По-долу:
Обскурантизъм (obscurantism, от лат. obscurans - "затъмняващ") - крайно враждебно отношение към просветата, науката и прогреса изобщо; ретроградност, реакционност, мракобесие.
Произход и употреба на понятията
Понятието обскурантизъм води началото си от заглавието на сатирата от XVI в. Epistolæ Obscurorum Virorum ("Letters of
Obscure Men"), в която немски хуманист спори с доминикански монах дали еврейските книги трябва да бъдат изгорени като нехристиянски. По-късно философите от Френското
Просвещение наричат обскуранти противниците на прогреса и свободното разпространяване на познанието. През 20-те години на XIX век думата обскурантизъм се утвърждава във
френския и славянските езици и често се използва за рязко заклеймяване на сляпата вражда към прогреса и просветата.
Смята се, че думите мракобесие, мракобес водят началото си от църковната литература на църковнославянски език сред духовенството. Съдейки от основните съставки мрак-о-бес-ие, мрак-о-бес, първоначалното значение на думите може да бъде изтълкувано като бесовски мрак (бесовско омрачение), т.е. бесовска любов към мрака, неистова страст, болезнено влечение към мрака. От гледна точка на съвременното езиково съзнание, смисловата връзка между тези съставни думи е слабо разбираема и за някои трудно обяснима.
Значението и употребата на думите обскурант, мракобес, мракобесие е свързана най-вече с публицистичния стил. Обвинението в обскурантизъм е често отправяно в дебати относно вярата, религиозния фундаментализъм, академичната свобода и др.
Църковната вяра и атеистическата вяра
Oбвиненията в обскурантизъм са особено присъщи на атеистичния възглед за света и на естествено-научния тип мислене. При това
основен постулат е погрешното схващане, че религията противоречи на науката. Претендирайки, че само науката притежава истината в пълнота, учените-атеисти смятат религията за
досадно заблуждение, за ненужна мистика, която пречи на истинското познание на феномените в света.
От своя страна, истински вярващите (както и много съвременни учени, виж напр. тук) са убедени, че възможностите на науката са ограничени; че науката може да отговори и отговаря на много въпроси, но не може да достигне до познание на най-важния от тях: защо живее човекът, какъв е смисълът на неговото битие.
Несъмнено е, обаче, че в основата както на религиозното, така и на атеистичното възприятие на света стои вярата.
Църковната вяра се гради на вярата в съществуването на Бог, тя е живо усещане на битието в Бога и се потвърждава от великите подвизи и достижения на вярата.
Атеистическата вяра пък се основава на вярата, че Бог не съществува. Всеки знае, че всяка научна теория и знание се основават на аксиоми (основополагащи твърдения, приемани без доказателства), т.е. на вяра, но атеистът не може да приеме аксиоматично, с вяра, съществуването на Един Създател и Крепител на всичко видимо и невидимо - за него това е само "безумна хипотеза". Отричайки по този начин Божието битие, материалистично съзнание неизбежно достига до антропоцентрично разбиране на света (от гр. anthtropos - човек и лат. centrum - център).
Истинността на духовното атеистът-материалист се опитва да установи с критериите на материалния свят, високомерно отричайки вековния опит на истинската вяра и на чудесата. Поради това аскетът, отрекъл се от търсене на научно знание и познания за света заради спасението на душата си, атеистът смята за обскурант.
Като не може да почувствува силата на вярата, и като не може да си обясни необяснимото с "естествени" причини, атеистът-материалист отрича самата възможност за съществуването на духовен опит у другите, и сам изпада в истински обскурантизъм.
Pravoslavieto.com
Святой апостол и евангелист Иоанн Богослов начинает свое благовествование:
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ин. 1, 5).
Вся история христианства это и есть история света, прорывающегося сквозь вязкую тьму, нежелающую понять и принять свет и просветиться им, но бессильную сдержать и поглотить свет. Христианское благовестие есть подлинное Просвещение, и именно оно вскрывает подлинный, метафизической значимости обскурантизм, ту идеологию тьмы, которая надевает порою личину просвещения. Та борьба света и тьмы, которая до Рождества Христова шла еще во многом неявным образом, после воссияния Солнца Правды приобрела предельно высокий градус: не мир, но меч приносит Христос (Мф. 10, 34), не компромиссы светотени, а последнюю ясность различения, вместо безличной мешанины и безразличного объединения - уникальность всех и каждого в "лица необщем выраженье".
Первый обскурантизм, с которым пришлось иметь дело христианству, - это античное язычество, обожествление мира и отворачивание взгляда от трансцендентного света. Было бы ошибкой приписывать всей древнегреческой культуре и философии принципиальное стремление отгородиться от света, скорее даже наоборот. Античный человек живет именно стремлением к свету, греческая истина (aletheia), как непотаенная открытость природы вещей, есть некое свечение, высвечивающее подлинный образ (eidos) вещи, греческое умо-зрение предполагает некий "умной свет". Отсюда берет начало метафизика света в европейской традиции ориентированная на раскрытие первоосновной Истины Бытия. Можно без преувеличения сказать, что философия, как таковая, как изобретение греческого ума и как взлелеянный Европой способ мироотношения, накрепко укоренен в идеологии света, он ориентирован на высвечивание Истины с тем, чтобы каждый мог усмотреть ее. Свобода философской мысли обеспечивается именно этим, - наличием света, озаряющего предметы, делающего возможным видение, но не навязывающего ничего. Однако при этом внимании к свету здешнему античность в конечном счете закрывает глаза от видения Другого, Того, Кто вне мира, вне космических законов судьбы, Кто НЕ материя, НЕ идея, НЕ форма, и даже НЕ причина мира, если "причину" понимать по меркам космических взаимосвязей. Именно "космичность" мировоззрения, зацикленность мышления на внутриприродном порядке бытия образуют уникальную суть античности, - ее силу и ограниченность одновременно. Обскурантизм античного миробожия (пантеизма), в качестве вновь и вновь воспроизводимого вывиха философского мышления, оставался главным противником христианства так же и в средневековье, которое в Западной Европе так и не смогло до конца преодолеть языческой направленности своего мировоззрения. Этот обскурантизм остается и поныне заметной антихристианской силой.
Рождение и развитие новоевропейской науки представляет собой одновременно и критический пересмотр пережитков язычества в мировоззрении (геоцентризм Птолемея, физика Аристотеля), и подспудное продолжение пантеистического обскурантизма в новой форме - в форме рационализма.
Наличие трансцендентного плана в бытии для новоевропейской науки представляет такой постулат, на котором основывается сама возможность ее существования. Именно христианство создает предпосылки формирования научного подхода к изучению мира, предполагая, что существует некий стоящий за физической реальностью целесообразный замысел мироздания и его идеальная структура (законы), что именно этой внутренне связной идеальной структурой законов природы детерминирован физический план бытия, и, наконец, что эта идеальная структура может быть познана человеческим интеллектом.
Однако в упоении своей мощью разум впадает в некое ослепление и принцип свободного исследования природы вещей, принцип ясности и отчетливости познающего cogito оборачивается новым обскурантизмом. В качестве вывиха новоевропейской научности возникает обскурантизм механического понимания мира и человека, обскурантизм, закрывающий глаза на любые проявления иррационального и сверхрационального в реальности, делающий своим предметом лишь повторяющиеся, по-человечески воспроизводимые события.
Для начала рационалистическая наука просто отворачивается от всего уникального и неповторимого (от чуда), а затем и вовсе агрессивно отбрасывает всякую возможность существования чего бы то ни было вне прокрустова ложа механицизма.
В отличие от обскурантизма миробожия, имеющего хоть и антихристианский, но все-таки религиозный смысл, этот обскурантизм стоит на вооружении воинствующего безбожия, выродившись, правда, уже в совершенно антинаучное мракобесие, ибо современная наука давно уже опровергла его фундаментальные основоположения.
Именно в силу этого факта преодоления современной наукой крайностей рационализма и механицизма современные формы проявления обскурантизма носят принципиально антирациональный и антинаучный характер, - либо в форме псевдонаучности (вершина - оккультизм), либо в форме откровенного иррационализма и темного мистицизма (вершина - харизматические секты).
Главным врагом христианства в XX веке является именно эта ипостась обскурантизма, а самым надежным союзником в борьбе против него - строгая и трезвая наука.
Именно строгость подлинной науки жизненно необходима как противоядие против царящего в современном мире духа плюрализма и паранаучной фантастики.
Именно трезвость подлинной науки, пришедшей в себя после головокружения от успехов XVII-XIX веков, жизненно необходима современному человеку для противостояния оккультизму, пытающемуся смешать науку и религию, то есть превратить науку в псевдорелигиозный культ, а религию в псевдонаучную теорию.
Именно подлинная наука, трезво видящая границы собственной компетенции и со всей строгостью, без оглядки на предрассудки делающая выводы из строгого изучения своего предмета, наука, непредвзято изучающая ЭТОТ мир и не претендующая на проникновение в духовные сферы, как раз в силу такой своей ориентации способна служить независимым подтверждением духовных истин христианства и является его верной опорой в борьбе с современными формами обскурантизма.
Андрей Анисин
Сибирская православная газета
Странная есть у нас особенность: стоит кому-то обрести хоть малую долю известности - и на него тут же начинают смотреть как на мудреца и оракула,
достойного растолковать едва ли не все сложнейшие проблемы бытия. Даже поп-звезды и спортсмены, не всегда способные внятно связать несколько мыслей, начинают ничтоже сумняся
поучать и пророчествовать. А уж если за дело возьмется человек ученый, да еще в своей науке преуспевший, тогда предполагается и вовсе онемелое к нему внимание.
Академик Виталий Гинзбург в научной среде и прежде был, конечно, весьма известен, однако недавнее получение им Нобелевской премии превратило его за короткий срок в заметного общественного оратора. Ныне он выступает много, рассуждает обо всем охотно и со вкусом, а престижнейшая премия и то, что сам он человек интеллигентный и привлекательный, делают его высказывания в высшей степени авторитетными.
Активнее всего Гинзбург пропагандирует необходимость утверждения естественно-научного типа мышления и атеистического воззрения на мир.
По Гинзбургу: наука - единственный свет в окошке, а религия - сущий вздор и досадное заблуждение, никому не нужная мистика. Вновь вытаскивается на всеобщее обозрение давнее заблуждение о непримиримом антагонизме между наукой и религией.
Однако религия вовсе не против науки, но против научной идеологии, против претензий науки на обладание полнотою истины.
Почему-то не все хотят понять: наука весьма ограничена в своих возможностях. Она может ответить и отвечает на многие вопросы, но не знает ответа на важнейший. Еще Лев Толстой писал о том: наука может рассказать о чем угодно, даже вычислить расстояние от Земли до какого-нибудь созвездия Водолея, но она не знает, зачем живет человек на земле, каков смысл его бытия.
"Человек умирает - и все", - утверждает Гинзбург в недавнем интервью корреспонденту "АиФ" Д. Писаренко. То есть (давайте обойдемся без модной ныне политкорректности): человек просто кусок дерьма, случайно появившийся в мире, неизвестно для чего живущий и бесцельно исчезающий. Так глаголет наука.
Но может, наука чего-то недопонимает? И не способна понять? Она должна просто признать свою ограниченность - и тогда не будет разногласий между наукой и религией.
На чем основана эта ограниченность научного типа мышления?
Вспомним общеизвестное. Человек совершает свое бытие в неслиянном трисоставном единстве тела, души и духа. Естественные науки при этом познают и "обслуживают" уровень тела, материальный уровень бытия. Вот здесь они могут быть бесспорно авторитетны. Однако более высокие уровни бытия для таких наук недоступны по вполне объективным причинам. Уровень душевный постигается средствами эстетическими, этическими, эмоциональными и лишь отчасти рациональными, при том, что методы естественно-научные к нему вовсе неприложимы. Уровень духовный доступен познанию верой. И ничем иным. "Верою познаём, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое" (Евр. 11, 3), - писал апостол Павел.
Выдающийся русский мыслитель И. В. Киреевский точно сказал:
"…вся цепь основных начал естественного разума, могущих служить исходными точками для всех возможных систем мышления, является ниже разума верующего, как в бытии внешней природы вся цепь различных органических существ является ниже человека, способного при всех степенях развития к внутреннему богосознанию и молитве.
Находясь на этой высшей степени мышления, православно верующий легко и безвредно может понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность и вместе относительную истинность. Но для мышления, находящегося на низшей степени, высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще".
Сознать же свою ограниченность для гордынного научного ума (он же объявляет себя всесильным!) - невподъем. Он скорее отвергнет высшее, чем признает себя низшим.
Попутно заметим, что и с благими намерениями предпринимаемые ныне попытки "научно" доказать нематериальные понятия, измерить, например, вес души, покидающей тело в момент смерти, суть абсурд. Отвергающий подобные эксперименты академик Гинзбург, несомненно, прав. Нельзя километры мерить пудами.
Но когда тот же Гинзбург отвергает существование чудес, поскольку они не могут быть подвергнуты экспериментальной научной проверке, он обнаруживает всего лишь ограниченность собственного мышления.
Как известно, для науки критерием реальности любого явления материального мира является его воспроизводимость в любых благоприятных условиях. Горение водорода в кислороде дает воду, так было и будет всегда и везде. Чудо экспериментально невоспроизводимо. Научный критерий здесь неприменим. Но вместо того чтобы сказать: мои методы бессильны, поскольку ограничены в своих возможностях, наука утверждает иное: я этого не могу проверить, значит, этого нет.
"Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Мы смеемся над таковым мудрованием чеховского персонажа, но почему-то с почтением внимаем тому же, когда это говорит нобелевский лауреат. Единственно из почтения к регалиям? Но ведь премия была дана за некое конкретное научное открытие, а не за философскую глубину постижения бытия.
Позвольте: но ведь физическими методами нельзя в полноте исследовать даже законы химические - это все понимают. Почему же критериями материального мира хотят установить истинность духовного? Наука бессильна перед чудом.
Ибо что есть чудо? Не нарушение земных законов, будто бы незыблемых, как кажется невнимательным умам. Законы эти, которыми и занимается наука, суть лишь свойства падшего мира. Законы же подлинные, естественные - пребывают в Горнем и порою проявляют себя в мире дольнем: по действию Благодати. В Горнем мире нет болезни - и на земле совершается исцеление безнадежно больных. Там нет смерти - и здесь человек может быть воскрешен.
Чудо есть обнаружение законов Горнего мира в мире дольнем, когда вечность пусть ненадолго, но прерывает течение времени.
Возражение и предугадывать нечего - оно на виду и повторяется постоянно: все это чушь, Горнего мира нет, духовное есть выдумка. "Нет никакой души", как утверждает академик Гинзбург.
Но если следовать сугубо научному принципу, то мы вправе потребовать: докажите. Докажите экспериментально, что Бога нет, нет души, а Горний мир выдумка. А доказательств-то и нет.
Повторим давнюю банальнейшую истину: атеизм также основан на вере, как и религиозное мировоззрение: если оно зиждется на вере в бытие Бога, то атеизм - на вере в небытие Бога. Да ведь и любая наука строится на некоторых аксиомах, принятых без доказательства, то есть на веру. Что ж, каждый волен верить, как ему заблагорассудится, только зачем несовершенные методы собственной веры объявлять абсолютными?
Подлинная вера не требует примитивных доказательств своей истинности. Один духоносный старец сказал:
"Если мне даже неопровержимо докажут, что Бога нет, я этому все равно не поверю, ибо я чувствую Его в своей душе".
Вера церковная и вера атеистическая - качественно различны. У атеиста это просто произвольное допущение некоторой вероятностной возможности. У подлинно верующего - его вера есть живое ощущение бытия в Боге.
Вот причина атеистического упорства: его носители просто не имеют соответствующего опыта и на основании этого отвергают самое возможность существования такого опыта у других. Поэтому Бог для них - лишь "гипотеза", как для гордецов Лапласа и Гинзбурга. И выходит: такое отрицание опыта подлинной веры и чуда - сущий обскурантизм.
У обскурантов нет веры как источника познания мира, и потому все просвещенные умы считают себя вправе высокомерно отзываться даже о великих подвигах веры (а может, в глубине души сознают ущербность собственного безверия и высокомерием своим мстят, мелко мстят имеющим то, чем сами обделены?).
А. С. Хомяков писал о свойствах и границах рационального познания так:
"Грубый и ограниченный разум, ослепленный порочностью развращенной воли, не видит и не может видеть Бога. Он Богу внешен, как зло, которому он рабствует. Его веренье есть не более как логическое мнение и никогда не может стать верою, хотя нередко и присваивает себе ее название. Веренье превращается в веру и становится внутренним движением к Самому Богу только через святость, по благодати животворящего Духа, источника святости".
Говоря о веренье, Хомяков имеет в виду то, на чем основывается всякое научное знание - в чем и курьезность такого знания, - вот то самое принятие без доказательств некоторых аксиом, на которых строится всякая научная теория.
Безбожное сознание неизбежно приходит к антропоцентричному пониманию мира, а если в центре бытия оказывается человек, то его представления становятся для него критерием всего. "Я этого не вижу, я этого не чувствую, я этого не понимаю, стало быть, этого и нет" - вот схема подобных рассуждений. Печально. О том еще дедушка Крылов писал:
Невежды судят точно так:
В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.
Не имея подлинных критериев для оценки духовных сущностей, носители научно-атеистического сознания обречены на отвержение чуда и на необходимость объяснять чудеса "естественными" причинами. Поэтому академик Гинзбург вынужден отвергать непорочное зачатие, ибо иначе он, в силу ограниченности собственного миропонимания, попадает в безвыходное положение. Он был бы достоин сожаления, если бы не навязывал эту свою ограниченность другим.
Конечно, и в мире материальном еще есть немало пока загадочных для науки явлений, которые она со временем объяснит. Но чудеса к таковым не относятся, наука, повторим, перед ними бессильна.
Единомышленником В. Гинзбурга и его товарищем по несчастью является доктор истории Б. Сапунов, также выступивший на страницах "АиФ". Сапунов пошел дальше Гинзбурга: если академик просто отрицает духовный уровень бытия, то доктор наук пытается исследовать духовное, низводя его до низшего уровня.
Прежде всего Сапунов начал для чего-то составлять "фоторобот Христа", как будто внешность Сына Божия до сих пор оставалась никому не ведома. Но зачем ломиться в открытую дверь?
В церковном Предании существует богатая иконография Спасителя, неопровержимым свидетельством ее истинности стала Туринская плащаница, сохранились и письменные свидетельства об облике Богочеловека. Например, в донесении проконсула Иудеи Публия Лентула римскому сенату сказано:
"Этот человек высок ростом, важен и имеет наружность, полную достоинства, так что внушает взирающим на него в одно и то же время страх и любовь. Волосы у него на голове гладкие, темноватого цвета, падают с плеч прядями и разделены пробором посреди, по обычаю назореев. Лоб у него открытый и гладкий, на лице нет пятен и морщин, цвет лица слегка красноватый. Борода рыжая и густая, не длинная, но раздваивающаяся. Глаза голубые и необыкновенно блестящие… Речь его обдуманная, верная и сдержанная… Это прекраснейший из земнородных".
Ученый историк всему этому не доверяет, решил перепроверить. Что ж, дурного в том нет. Судя по небольшой фотографии в газете, ничего нового он не открыл, лишь получил подтверждение уже известному. И то благо.
Однако Сапунов пошел дальше: он начал, отвергая, подобно Гинзбургу, непорочное зачатие, доискиваться "подлинного отцовства" - и повторил кощунственные измышления, оскорбляющие религиозные чувства всякого христианина. Историк утверждает, будто все свои выводы он подкрепляет строчками из Евангелия. А вот это ложь. Свои кощунства он извлек из другого источника - из Талмуда.
Остается спросить: почему, отвергая Евангелие как достойное веры свидетельство, Сапунов принимает на веру же неоспоримость иного утверждения и строит на том собственные измышления? Даже если следовать объективным научным критериям, такое предпочтение некорректно.
"Не боитесь?" - спрашивает корреспондент "исследователя". Тот отвечает: "Жечь на костре меня никто не станет". Разумеется. Хотелось бы все же напомнить: совершенное есть кощунственное оскорбление Божией Матери, "хула на Духа", а это, по слову Сына Божия, непрощаемый грех. Не земного костра надобно бояться.
Но не наше дело - решать судьбу человека в вечности. Вернемся к земному.
Мы видим постоянное, до назойливости, стремление низвести высшее к низшему, духовное уподобить сугубо материальному, оценивать непостижимое примитивным рассудком именно по критериям этого рассудка. Тем, кто подобное совершает, хотелось бы посоветовать: "Суди не выше сапога!"
Михаил Дунаев, профессор Московской Духовной Академии
"Аргументы и Факты"
Виж също:
www.Pravoslavieto.com